Александр Блок был весь — из дыма, метафоры и полутонов. Его фигура всегда казалась чуть размыта, как силуэт в тумане над каналами Петербурга. Он словно жил не в городе, а в поэзии, и разговаривал не с

Всё началось с Любы Менделеевой. Да, дочери того самого Менделеева, которого почитали как пророка химии. Люба была странная: тонкая, молчаливая, будто вся из стекла и анемонов. Блок впервые увидел её — и влюбился, как провалился: без сопротивления, с поэтическим визгом. Он называл её Прекрасной Дамой, писал ей стихи, в которых она была то звездой, то Богоматерью, то мечтой о недоступном. И она — что удивительно — вышла за него замуж. Все вокруг говорили: «Союз двух сумасшедших». Он был в ней влюблён, но не мог к ней прикоснуться. Он поднимал её на пьедестал, и она не спускалась. Они жили как два призрака под одной крышей, ни одного настоящего движения, только символы, символы, символы. В какой-то момент она стала для него настолько далёкой, что он начал искать женщин совсем иных: живых, земных, тяжёлых, пьяных от телесности. Он начал ходить в притоны, к актрисам, к уличным девицам. Говорят, однажды он признался, что чувствует вдохновение только от грязи — чистота его парализует. Его Прекрасная Дама жила в спальне за закрытой дверью, а сам он шатался по кабакам, где девицы называли его «грустный поэт» и удивлялись, почему он никогда не смеётся. В этих женщинах — с разрисованными щеками, хриплым голосом и дешёвыми духами — он находил то, что называл «истиной ночи». И в какой-то момент случился перелом. Он перестал писать о Прекрасной Даме. Началась эпоха Незнакомки — той самой, вуалированной, «в тумане» и «с пером в шляпе», которая пьёт «вино из стакана» и приносит с собой сладкий яд томления. Кто она была — неизвестно. Возможно, собирательный образ всех тех женщин, которых он стыдился и которых жаждал одновременно. Или это всё ещё была Люба, но переведённая из небесного в земное. Не Мадонна — а демон. Между ними началась немая война. Она перестала скрывать свои романы. Он делал вид, что не замечает, но каждый раз, когда она исчезала с очередным поклонником, он опускался ещё ниже: запои, улицы, девки. В этом адском равновесии они существовали годами. Люба была умна: она знала, что его держит не любовь, а его собственный миф. А он — не мог уйти, потому что если уйти от Прекрасной Дамы, исчезнет вся поэзия. Он писал другим женщинам, спал с третьими, боготворил четвёртых, но в каждой всё равно искал отголосок Любови Дмитриевны. Была Анисья Толюпова — актриса, с которой у него случился роман, почти на грани безумия. Она рыдала, он молчал. Она кричала, он записывал. Эти отношения были телесными, грязными, как разбитое зеркало. Но и в них он снова пытался найти абсолют. Анисья потом скажет: «Он смотрел на меня, как на труп желания — с отчаянием». Потом — певица Дельмас, гордая, эффектная, но не глупая. Она быстро поняла, что быть музой Блока — значит быть не живой женщиной, а эхом в его голове. Она ушла первой. Он старел. Его лицо вытягивалось, глаза делались глубже и мутнее, словно затянулись плёнкой. В последние годы он почти не писал, говорил о революции, о стране, о тьме. Но, возможно, тьма была не в стране, а в нём самом. Он говорил: «Мы умираем от непонимания женщин». Но правда в том, что он сам не хотел их понимать. Он хотел в них верить. А вера — штука жестокая. Когда он умер, Люба была рядом. Сидела у кровати, молчала. Не плакала. Её Прекрасная Дама давно умерла — вместе с ним, наверное. Осталась просто женщина, уставшая от его одиночества и собственных теней. Они оба были тенью друг друга. Их брак был как алтарь без священника: красивый, но бесполезный. А из этого брака выросла поэзия. Горькая, мёртвая и великая.